Политсвинарник

Последняя битва Кригсмарине

Война закончилась. Корветтен-капитан Отто фон Шульц шел из Бреста домой. Остались за спиной унылые дороги Франции и потянулся милый Фатерлянд. И вот уже бравый подводник, придерживая левой рукой кортик и бодро насвистывая Лили-Марлен, вступил в Тевтобургский лес. Горечь поражения уступила место восхищению воинской доблести предков. Смеркалось и Шульц решил обустроить себе бивуак рядом с небольшим родничком. Он быстро развел костерок, поставил на огонь котелок и стал разогревать в нем баночку тушенки. Густой запах приятно щекотало ноздри и Шульц уже предвкушал сытный ужин под звездным небом, как вдруг в кустах мелькнула чья-то неясная тень.
Шульц быстрым движением надел фуражку и взял в правую руку свое единственное оружие – кортик. Тень вновь показалась в кустах, но уже ближе к полянке, а затем вновь исчезла. Шульц сохранял хладнокровие и только прижался спиной к стволу векового дуба, помнившего наверное лязг мечей и крики умирающих римских легионеров. Раздалось легкое шуршание и на полянке появилось худенькое создание в чистенькой полосатой робе с нашивками в виде желтой звезды Давида, в центре которой красненьким были написаны цифры «69». Создание, сняв полосатенькую шапочку и, постоянно извиваясь всем своим тельцем, приблизилось к Шульцу.
- Меня зовут Александэр, - с ударением на последний слог представилось странное создание. – Я жертва павшего тоталитарного режима. А Вы, судя по форме, солдат павшего рейха?
- Я не солдат, а моряк. – гордо ответил Шульц, не выпуская кортика из рук. – А почему это ты жертва? Судя по наряду, ты случаем не уголовник?
- О нет, мой друг! Я не уголовник. – печально зашелестело создание по имени Александер. – Я жертва. До 1933 года я был и бедняком и обеспеченным человеком... Но это всё - пройденный этап. Теперь я освобожденный узник режима.
- Ну и куда ты следуешь, узник? – с откровенной иронией спросил Шульц и вложил кортик в ножны.
- Разрешите присесть у Вашего милого костерка? – просительно проворковало создание. – Я так устал, в ночном лесу страшно и уже немножечко прохладно.
- Валяй, узник. Располагайся. – благосклонно разрешил Шульц и сам присел рядом с кострищем и начал помешивать мясо в котелке. – Ну так куда бредешь?
- А я следую в Амстердам к своим братьям по духу. – молвило создание и своими горящими глазенками уставилось на котелок. – Там высокая культура и не говорят грубым тоном с человеком, у которого другая позиция.
Шульц, задумавшись, продолжал помешивать мясо в котелке. Ему вспомнился Амстердам. Но ничего кроме голландских проституток, этих сочных и веселых проказниц, которых он обливал шампанским по случаю своих тридцати тысяч англо-саксонских тонн и в придачу к ним мечей к Рыцарскому кресту, он вспомнить не мог. «Может он сектант? – подумал Шульц. – Мало ли идиотов на свете расплодилось за войну? Хотя этот по его же словам сидел с 1933 года.»
- А Вы воевали, да? – тихонько спросило бело-полосатое создание, не отрывая взгляда от котелка.
- Воевал. На море. – сухо ответил Шульц, наполнил банку из под тушенки горячим ароматным мясом и протянул ее созданию, которое жадно схватило ее тоненькими, длинными и почти прозрачными пальчиками. Тут же раздалось громкое чавканье, перемещавшееся сосущими звуками и лязгом зубов. Шульц, напротив, ел беззвучно, тщательно пережевывая каждый кусочек.
- Значит Вы воинственный человек, а я так не люблю войну. – сытым голоском возобновило беседу создание.
- А кто ее любит? Да и ты немец, значит есть капля воинственной крови тевтонов. – ухмыльнулся Шульц и отправился к роднику помыть опустошенный котелок. Нагнувшись к воде, он несколько раз прополаскал верную посудину, но вдруг ощутил неясную тревогу от жгучей волны чужого жадного взгляда, пробежавшей по его седалищу. Шульц резко обернулся и увидел как создание резко отвело глаза в сторону и сжало еще мгновение назад заламывающиеся в странных пассах свои длинные и тоненькие пальчики.
- Нет, я не такой. Все мужчины, которые воюют, грустные и угрюмые, а я веселый. – почти пропело создание и растегнуло верхние пуговки на своей робе.
- Так за что ты сидел? Социал-демократ или как? – решил уточнить Шульц, поудобнее усевшись под сенью ставшего уже родным дуба.
- Как Вам сказать? Я просто демократ, но с одной важной оговоркой. Я латентный. – пояснил узник режима.
- Это как? Английское радио слушал? – недоуменно спросил Шульц, закончив санацию ротовой полости с помощью зубочистки.
- Английское радио я слушал, но дело не в этом. У меня другая ориентация. – прошептал каким-то зазывным тоном Александер и потихоньку пододвинул свое тельце поближе к разомлевшему от тушенки Шульцу.
- Не понял, так ты коммунист? – попытался уточнить Шульц и отхлебнул французского коньяка из походной серебряной стопки.
- Не совсем. Вот Вы… Когда я смотрел на Вас из кустиков, то видел грозного и сурового мужчину в военной форме и мне думалось, что это какой-то националист, бездумный и ярый, которых много... Но сейчас я понял другое. – ворковал Александер, продолжая сближаться с Шульцем.
- Чего ты там понял? – пробормотал Шульц, которого одолевала сладкая дрема.
- Я остался один, нас уничтожил проклятый режим, которому, Вы уж извините, служили. А во мне скрыто великое дитя прекрасного будущего, которое я должен сохранить. И вот, глядя на Вас, прекраснодушно разделившего со мной очаг и ужин, я понял… - Александер не успел закончить свою мысль, которая вкрадчиво пробиралась в беззащитный мозг Шульца.
- Что ты несешь? Какое еще дитя? Ты же не баба! Ну так что ты так понял после куска тушенки? – хохотнул Шульц и устроился еще удобнее, полностью расслабившись.
- Да, я не женщина, а понял я вот что. Я вижу перед собой флакон, который я пока боюсь открывать. Я вижу в нем душу невинного, красивого мальчика, который после прививания ему духа милитаризма трансформировался во что-то другое… И это другое так пугает меня, так пугает… - застенал как голубь Александр и почти вплотную приблизился к Шульцу, который почувствовал в районе живота горячее дыхание узника. Доблестному корветтен-капитану стало как-то не по себе.
- Ты чего несешь? Какой флакон? Какой мальчик? Ты что, даже не коммунист? – рыкнул Шульц, скрывая свой внезапный испуг от близкого соседства с горячим полупрозрачным тельцем. Ему вдруг вспомнились испанские кораблики, ядовитые медузы у Канарских островов.
- Ну что, какой я же коммунист. Я гомосексуалист демократической ориентации и Вы, такой душевно красивый, очень мне нравитесь, хотя и пугаете. – голосом оперного Ромео произнес Александер и ласково коснулся левого бедра Шульца.
- Так ты педераст?! – заорал Шульц, вскочил на ноги и встал в боевую стойку, точно такую же, которая так помогала ему во время драк в кабаках Бреста.
- Это грубо, но по сути верно. И зря Вы хотите меня обидеть. Вы же хороший, а если пойдете со мной, то Вам простят все военные преступления. – узник сглотнул слюну. – Мы построим вместе новую и свободную Европу!
Кровь ударила в голову корветтен-капитана. Он вспомнил всех, кто погиб в водах Атлантики, он вспомнил парней из своего экипажа и обнажил кортик под сенью славных дубов Тевтонбургского леса. А тем временем узник схватил гнилую корягу и зажал ее своими тоненькими длинными пальчиками, приняв позицию “педераст в глубокой защите”.
Разъяренный Шульц пошел в лобовую, но он не был обучен искусству штыковой атаки, а тело узника было столь похотливо изворотливо, что кортик вонзился в самую многогрешную часть плоти. Узник жалостно завизжал и упал лицом вниз на поляне. Шульц выдернул кортик из раны, кровь хлынула ручьем, а ветхая ткань разошлась и обнажила синюшную ягодицу, на которой морской волк с удивлением увидел странную татуировку в виде черта в короне с лопатой. Шульц был моряком и повидал многое, но такое отвратительное тату видел впервые. Справа от черта вилась надпись на кириллице, которую Шульц с трудом разобрал, но запомнил на всю жизнь – “Kochegar Dukhoffka”.
- Так ты, сволочь, не только педераст, но и коминтерновец. – яростно сплюнул Шульц и решил добить это мерзкое существо, выжившее явно не по воле Господа нашего. Он уже занес кортик для смертельного удара, но тельце у его ног зашевелилось и тоненько застонало: “Боже мой, моя попка. Я умираю. Моя попка. Гибну на заре свободы.”
Шульц вытер кортик о траву, вложил его в ножны, еще раз плюнул, махнул обреченно рукой, взвалил на себя гибнущего педераста и понес его в ближайшую деревню, где и оставил у сельского врача. А сам продолжил путь домой, стараясь избегать случайных встреч и попутчиков.
Александер выжил. В нем действительно таился эмбрион новой Европы. После его выздоровления педерастическая демократия пошла гулять по европейским просторам, которые заполонили со временем демократические педерасты. А убеленный сединами ветеран подводной войны со временем поселился в одном уединенном свинарнике, где он часто сидит на веранде, смотрит трансляции гей-парадов в европейских столицах и думает о том, что один удар кортика мог изменить всю послевоенную историю…