бур пишет:
| цитата: |
| Я к тому что ведь мистралю надо на содержание и обслуживание тоже громадные деньги. |
|
Да я не про деньги.
Рассказик почитайте
«РАССТРЕЛЯТЬ» ПО ВЕРСИИ ОБСЕ (мягкий грустный вариант) Бойцы иногда бегали домой. Это называлось самовольным оставлением. Некоторые при этом становились участниками таких приключений, что Шпаро с Конюховым и Сенкевичем отдыхают.
Один простой питерский парень, очень, кстати, мягкий и – без дураков – добрый человек, с соответствующей фамилией Келейников, служивший в дивизионе пограничных катеров мотористом, делал это несколько раз, и всегда так виртуозно и интересно, что это превратилось в интересную игру с командованием – убежит/не убежит. Его сажали на кичу – он разбирал кирпичную кладку; ссылали на островные РТП – обещая маячникам крупный улов, брал у них лодку и на одном весле, необнаруженный – знал, шельмец, когда метристы спят (а они вообще-то всегда спят), – уходил на материк; передавали с корабля на корабль в море – выжидал осмотра корабля и, незамеченный, перебирался на рыбака когда вплавь, когда по фальшборту на руках – короче, был у нас такой «неуловимый Джо».
Никто кроме замполитов его всерьез не осуждал – в Питере у него была больная мать и две сестрички, и по совести, его вообще не надо было призывать, – только где ж вы в ельцинской России совесть видели?
Парень он был здоровый, специалист нормальный – до призыва ковырял античные питерские мостовые экскаватором, не курил и ни разу не участвовал в дивизионных пьянках, и, честно говоря, судить и отправлять его в дисбат комбригу было жалко. Но поднимать часть и выслушивать окружное начальство по каждому очередному побегу ему скоро надоело.
– Вот что, – сказал мне как-то НШ, – надо Келея в Кувшинку свезти. Оттуда если и сроет, то только в Гадюкино, если не окоченеет по дороге, а из Гадюкино выбраться оч-чень непросто. Так что иди в кадры, получишь командировку. И не спорь. Шумилкин едет за пополнением в Казань, а Сотников полетит с аппаратурой в Ставрополь, – перечислив таким образом остальных штабных старлеев и дав мне понять, что я еще легко отделался, НШ нахмурился и добавил:
– Возьми у НЭМСа наручники. Пристегнул к полке – и порядок. И старшину какого-нибудь возьми с узла, так надежнее.
И держался Келейников при отбытии так, как, говорят, адмирал Колчак перед расстрелом. Достойно и просто. В Питере на вокзале только попросил меня (товарищ старший лейтенант, извините, одна просьба...) позвонить матери и сказать, что перебирается за Полярный круг.
Я, честно говоря, хотел было их с Углом (взял с собой телеграфного комода с узла, хитрого москвича Угольникова) наручниками замкнуть, но вот не решился чего-то...
– Угольников, – говорю, – на жетон, пойди с ним позвони. А если что, беги лучше с ним – и уже от его родственников позвонишь в часть, а я потом вас заберу...
Бойцы пришли в зал ожидания минуты через три. Грустные такие, молчаливые.
Еще через минуту появился патруль – каптри и два пехотных курсанта. Я по инерции встал и зачем-то козырнул.
– Тэ-экс, – сказал каптри, – чего это они у тебя гуляют, а?
– Да вот, везу вот этого к новому месту службы...
– Ага, вижу, вижу... вэче двадцать два... э... ...где это?
– Кувшинка, – говорю.
Каптри немедленно протянул мне командировку, отдал с серьезным лицом честь и, хлопнув Келея по плечу, проговорил:
– Ну, парень... Что-то сильно нехорошее ты сделал, да? Будешь теперь робинзонить на трех камнях посреди Баренцухи... наверное, ты домой бегал?
– Так точно!
– Ясно. Пиши мамке, что в космос посылают. Тайным агентом, и в новостях о тебе ни-ни. Мол, через год вернешься – напишешь еще. И это, дорогой мой, почти правда.
Когда патруль растаял в вокзальном гуле, Келей жалобно уставился на меня и в глазах у него мелькнули слезы.
– Товарищ старший лейтенант, так что, все-таки в тюрьму, да?
– Да нет, Келейников, нет... Просто там нет сухопутной дороги на материк. И холодно очень. И корабли на зимний отстой не становятся – там море не замерзает. И кругом только гарнизоны. Морячить будешь все время. До Питера далеко – и все тундра. Тундра, понимаешь? Мы едем до Мурманска, потом – вплавь...
– Но ведь там бригада такая же, как у нас?
– Почти.
– А семьи, дети там, школа?
– Так это же поселок, почта, магазин... вот только в школу детей возят, кажется, в Гадюкино. На катере.
– Каждый день?
– Да откуда я знаю? Приедем – увидишь... – Келей опустил голову.
Глубокой плацкартной ночью, проснувшись на очередной станции, я расслышал, как тихонько травят за жизнь с верхних полок пристегнутый пленник Келей и философски настроенный Угол:
– Ну офицеры там, матросы – это понятно... ну дети-то чем виноваты? И женщины? Вот меня туда как в космос... а детки-то что, что вот из них потом получится? А женщины как это выдерживают? Они что там, все как жены декабристов? Ради чего? Кто туда офицеров, как вот меня, под конвоем в цепях возит, а? Нет, Угол, я все-таки не понимаю ничегошеньки...
Несколько смущенный как своей ролью нечаянного сексота, так и совершенным отсутствием мата в разговоре двух матросов-срочников, я так и не решился себя обнаружить...
Келей попал в БЧ-5 «Алмаза» – уже довольно старенького «альбатроса» с неприлично молодой для корабля 2-го ранга кают-компанией и напряженнейшим графиком службы. Бегал он оттуда или нет, я не знаю...
А когда я и притихший Угол ехали обратно, мне случилось еще раз проснуться под стук колес кромешной карельской ночью и прислушаться к скрипам простуженного вагона. Через состав, хлопая дверями, шли два мента и решали по пути какой-то свой служебный вопрос. Когда они проходили мимо моего купе, один из них сказал:
– ...понятно, мужики, ну бабы-то причем? А дети? Да и мужики тоже какие-то тупые – сидят и ждут хорошей жизни... – потом скрип колес на стрелке и стук тамбурной двери.
Ну что ж, едем дальше.
Из одной в/ч – в другую.
Это жизнь.
Уж и не знаю, хорошая ли...
М. Токарев. 
Ну а с членами семей--- тут конечно вы правы,тут не до шуток. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума